Space: сто одна история Сюрреализма - Рим Дик

его животе приносит ему дискомфорт. Каждый раз, когда он тужился, пытаясь испражнись кишечник, ему казалось, что это выхожу я, разрывая его на маленькие кусочки. Конечно же я был умнее своего отца, не желал я измазаться в дерьме, кириешках, пельменях и в пару зубчиках чеснока, посему решил сконструировать дверь, и выйти оттуда, увидеть мир, потанцевать на стриптиз столе вместе с дикими собаками Динго, погонять на машинах с Гремлинами, поесть жареной курочки с кетчупом, облизывая задницу пальцам на руке и полетать на соседнюю планету к моему другу Альфреду, что жил в моём измерении до рождения и рассказывал всякие сказки о своих родителях. Мол они… но это уже другая история, как-нибудь потом. Погостил я там несколько часов, пока отец не очухался, еле открывая слипшиеся глаза, и почесал живот именно в тот момент, в тот самый чертовой момент, как только я скрылся за ней, навсегда и безвозвратно, естественно же, до рождения. Никто не говорил тупому отцу, что мы, дети притворяемся немыми, а на самом деле понимаем всё, знаем всё, и давным давно переняли опыт из ДНК, и ни черта не глупые, как мой отец, родившийся от спаривания старой порванной галоши и двух пьяных гусениц на вечеринке девственниц. Знавал ли он меня до того, как подумал обо мне, конечно же, разумеется, непонятно, но точно я знал одно, что другие люди понимали больше, чем мой отец. Думать было не его кредо, отцу кредо не было знакомо, ведь он родился в девяностые, а фильм вышел за долго до него.

Однажды, несколько недель спустя после того, как мне исполнилось сорок два года, мы пришли к нему. Закурили сигару — я и моя тень. Затянувшись мерзко, прищурившись с отвращением, посмотрели на него, плюнули под ноги(слюна вдруг резко затормозила, завертелась и полетела на штанину и замёрзла), и сказали:

— Знаешь, я всегда знал, что это ты был раком моей жизни. Я всегда жил хорошо, до того, как родился. Не знавал я хуже дня в своей жизни, чем рождение. Жили мы, — затянувшись, — в принципе хорошо, никого и не трогали, смотрели кабельное телевидение, играли игры на компьютере, развлекались в твистер, а затем что-то начало тянуть нас назад, все игры становились всё далече и далече, мы не могли дотянуться до самых своих любимых вещей. Вокруг меня… и, конечно вокруг моей тени начала образовываться отвратительная, вонючая опухоль, большая пребольшая, как целый товарный поезд. Он каким-то странным образом начал падать то в один, то в другой бок, разрушив наши карточные домики, и домино разложенные по краям стола. Затем… боль окутала нас, и мы увидели свет, такой страшный, запахло смертью… неужели, это была смерть, подумали мы тогда. Затем увидели, как к нам тянется рука женщины, что улыбается на все свои гнилые зубы, целует, облизывает слюни на наших лицах. И мы заплакали. Коронавируная! Но слов не получалось выговорить, сколько бы мы не пытались, но мы же умели говорить. Что за ерунда? После смерти всегда языки меняются? А поняли мы, что говорим на ином языке, только после того, как вместе того, чтобы дать нам котлету, что мы просили целый час, нам сунули соску, заставили пить молоко в бутылочке, который я не мог терпеть. Другого выбора не было, мне не хотелось чувствовать боли, боли внизу груди, вроде вы называли их «живот», какое странное слово. Мне нужно было с моей тенью научиться заново разговаривать, забыть язык мёртвых, не рожденных, чтобы просто быть частью общества, который мне претил и стать одним из тех столпов непонятных для меня людей. Жить по правилам не нравившихся мне людей. Они всё время кричали и жаловались, орали на меня, что я не понимаю, но ведь и вправду не понимал, только учился. Одно успокаивало, что опухоль от меня отстала. Ты, папа, от меня отстал, и славу Архимеду, с которым я играл в казаки-разбойники. И слава Геркулесу, что научил меня постоять за себя и за Аида, что показал мне, что значит чувствовать боль. Слава всем этим людям, что ты, отец, исчез из моей жизни. Договориться с Аидом было сложно. Карточный долг, разумеется, был важен, но простив ему их, он выполнил мою просьбу.

Кислая мина отца смотрела на нас и молчала, с земли полетели листья по ветру, надгробный камень наклонился набок и по глазам фотографии полезли капельки, наверное, скоро дождь. Что и было правдой, и начался ливень, моя тень сразу же убежала в меня, а я убежал под дерево. Кладбище окутало грустью.

Пока стоял под деревом, далеко за городом, за несколько часов до конца света, по дороге мчал Френк, парень двадцати лет, (хотя же, какая разница сколько ему было лет, будь он так же моложе или старше, мчал бы с тем же успехом и упорством), чтобы предупредить всех жителей об надвигающемся конце. Странным было не то, что он был быстрее звука, а то, как он передвигался. Вместо ног, как и полагается, когда говоришь о том, что он мчит, были колёса. Френка создали в лаборатории, откуда его выпустили, чтобы успеть предупредить всех жителей ближайших городов, что скоро случится ядерно-вирусная катастрофа сопровождаемся резким толчком континентов — землетрясением. Многие годы подряд в тех лабораториях создавали ужасные вещи, закачивали их не только в людей и животных, но и в саму землю. За несколько лет экспериментов, земля ответила им, мутировала в вирус, заполонила пустоты под землёй. Вскоре случится взрыв и смещение пластов. Такой разрыв случился в горах, где выплеснувшийся из вулкана вирус создал живых мертвецов. На самом деле те не были живы по-настоящему, но бактерии, что вселились в тела тех мертвецов, двигали их, и казалось, что они живы. Бывало, что при перемещении в теле, бактерии не зная предназначения языка, двигали её и вылетали рандомные слова, которые не имели никакого смысла вообще. Единственным, что хотели сделать бактерии, это захватить как можно больше тел, земель и растений. Они сжирали тела, переваривая, создавая жижу и фарш из кож и органов, протекающая по кругу, перерабатывающаяся снова и снова, оставляя лишь кости, чтобы передвигаться по земле. Чем больше они ели, тем быстрее росли и размножались. Одна единственная бактерия, что попадалась на одежду, или улетевшая по ветру до соседних стран и островов, в течении нескольких лет могла вырасти до самого размера острова. Одна такая